Эдна О`Брайен - Девушка с зелеными глазами
– Д-вай с-пъем нашу стар-рую! – потребовал Тим. – Запевай!
– Не-а, – покачал головой отец, – я уже не тот, стар стал, давайте все хором.
Они спели «Кевин Барри» не в такт не в лад, и невпопад, но это их не волновало. Молодой бармен, тяжело вздохнув, посмотрел на них, соображая, не пора ли остановить их, но папаша дружески помахал ему рукой и предложил присоединиться к пению.
– Проклятые англичане, – сказал Тим, когда они закончили, чем вызвал вздох сочувствия, прошелестевший по всему залу.
Вдруг, никого не спрашивая, мой отец затянул: «Я вздыхаю по Джейни, девушке с ореховыми волосами».
Он рвал на себе воротник, словно тот душил его, и его глаза наполнились слезами. Наверное, он вспомнил о маме, потому что, когда она была жива, он частенько пел эту песню в Рождество.
За окном проплывали безрадостные пейзажи, поля, поля. Поезд уносил нас все дальше от Дублина к центральной ирландской равнине.
Теперь можно было попробовать. Я встала, намереваясь тихонько проскользнуть к выходу.
– Куда намылилась? – спросил недремлющий страж.
– Могу я выйти в туалет? – спросила я. Не люблю говорить «уборная».
– Вполне естественная потребность, вполне естественная, – сказал Тим и, подмигнув отцу, добавил: – Провожу-ка я даму.
Он повел меня по коридору. Отец, должно быть, попросил его приглядеть за мной.
– Не нужно беспокоиться, – сказал он мне, – скоро тебе встретится настоящий парень, твоего круга, ровня тебе.
Я ничего ему не сказала, но я твердо решила, что никогда в жизни не выйду ни за кого своего круга.
Спокойные лица людей, поедающих в ресторане всякую снедь, вызвали во мне глухое отчаяние по поводу моей собственной судьбы.
– Будет лучше, если мы поторопимся, – сказал Тим Хили, когда мы проходили через вагон первого класса, где люди отдыхали, откинув головы на покрытые материей подголовники кресел, а трое священников резались в карты.
– Я подожду, – сказал он.
В этот раз убежать мне не удалось.
В Марборо Тим Хили со своими спутниками вышел. Перед этим, конечно, состоялась бурная сцена прощания с распитием немалого количества спиртного.
Мы снова остались вдвоем с отцом.
Он был уже совершенно пьян и раскачивался на своем высоком табурете. Неловкими движениями он вытащил из кармана пачку сигарет, смятую в лепешку, и проговорил:
– Эй, угощайся моими!
Это предложение было сделано бармену, который помог ему подняться, чтобы отвести в вагон, где оставались мои перчатки и вечерняя газета.
– Я сам дойду, сам, – все время протестовал отец.
– Никто не сомневается, – согласился бармен, продолжая поддерживать его.
Папаша уселся в углу и плотно закрыл глаза.
Следующей остановкой была Роскри, но до нее было еще минут тридцать, не меньше, а к этому времени он мог и проснуться. Я пододвинулась к окну, где был стоп-кран и красная табличка: «Штраф пять фунтов за необоснованное пользование». Я собиралась воспользоваться этим приспособлением. Чтобы набраться храбрости, я стала представлять, как сбегутся проводники и, растолкав ничего не соображавшего папашу, потребуют у него пять фунтов. А я к тому времени растворюсь в черноте полей. На улице было темно – хоть глаз выколи, и я мечтала, чтобы хоть какое-нибудь жилье оказалось поблизости. Потом мне пришли на ум сторожевые псы, охраняющие фермы, но это не поколебало моей решимости.
Я тихонечко приподнялась и на всякий случай лишний раз посмотрела, спит он или нет. Голова его была запрокинута назад, а изо рта свисал погасший окурок сигареты. Мне стало жаль моего отца, такого слабого, усталого и никому не нужного.
– Хватит жалеть его, не будь дурой, он загубил жизнь твоей матери, – сказала я себе, протягивая руку к черной ручке стоп-крана и трепеща, как осенний лист на ветру.
– Дергай, дергай, ну же, ну! – шептала я себе. Или этот мой нервный шепот разбудил его, или он вообще не спал, только он неожиданно сел нормально и сказал:
– Где мы, где?
Я отдернула руку и села ни жива, ни мертва на свое место. Благодарение Господу, я хоть не успела ничего сделать.
– Я просто хотела посмотреть, где мы едем, – сказала я, ненавидя себя за трусость.
– Ты не первый день здесь ездишь, чтобы не знать, где мы.
Он закурил и до самого конца нашего путешествия больше уже не спал. Повозка, запряженная лошадьми, встретила нас на нашей плохо освещенной станции. Еще раньше я послала тетке телеграмму, что мы едем.
* * *Кухня наша не изменилась и производила на меня все то же гнетущее впечатление, что и раньше. Старая папашина одежда, разбросанная на стульях, засохший фикус и лампадка перед иконкой в углу.
Мы уложили так и нераздевшегося отца на топчан в кухне, и тетка прочла мне наставление. Ничего другого от нее я и не ждала.
Она приготовила чай и достала остатки рождественского пирога из ржавой жестянки. Он был отвратителен, этот засохший пирог, но, чтобы сделать ей приятное, я его съела. Она все продолжала тарахтеть про хорошее образование, которое мне дали, и про тот удар, который обрушился на моего отца, когда он прочел это письмо.
* * *Потом тетка спрятала папашины башмаки, чтобы утром он не мог отправиться продолжать свои пьяные подвиги. Потом мы громко прочитали молитвы. Но спать лечь было нельзя, потому что отец мог проснуться и разжечь огонь, чтобы понять, где он находится, а это может кончиться пожаром или, еще того хуже, скандалом.
Мы с теткой сидели в полутьме и болтали. Прочитав мне мораль, она несколько успокоилась, и с ней стало возможно разговаривать по-человечески.
Я рассказывала ей о том, как мы с Бэйбой проводим время, ходим в кино или на танцы, а иногда пьем кофе и едим мороженое. Я говорила о своей работе, о том, что я делаю в лавке, и что миссис Бёрнс обещала мне прибавку к жалованью. Потом я описала дом, где мы жили, и нашу квартирную хозяйку Джоанну, и ее мужа Густава, не забыла даже и о надутом индюке Джанни. Я постаралась изобразить, как все они смешно говорят по-английски, но тут моя добрая тетушка не преминула пройтись по поводу нахальных иностранцев, которых полным-полно повсюду, и я резко переменила тему.
Кстати, оказавшись здесь, в доме, где выросла, я сразу же заметила, что тетушка, как и прежде, не слишком надсаживается на домашней работе. А как все у нас блестело, когда была жива мама!
Можно было только догадываться о том, что творится наверху, в тех комнатах, где никто не жил. Если я не сбегу отсюда, то мне придется самой приводить все в порядок, и мне стало просто нехорошо, когда я осознала, сколько это займет времени. А я вовсе и не собиралась задерживаться здесь, хотя просто не представляла себе, как выбраться.
